НАЗВАНИЕ. Исповедь
АВТОР. я aka […Soulless…]
БЕТА. ну так кто же, если не я?
ЖАНР. POV/Драма/Гет/Ангст
РЕЙТИНГ. PG-13
РАЗМЕР. Мини
ДИСКЛЕЙМЕР. не моё, поиздеваюсь и отдам
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. OOC типа есть.
СТАТУС. Завершен
САММАРИ. Исповедь Роя.

Часть 1. Хьюз
« Умирать не страшно. Умирать не страшно, не так ли?
Эта мысль приходит неожиданно… Сама собой. И ведет себя по-хозяйски. Так, как будто воспаленный разум и не сопротивлялся, как будто ему наоборот нужна крепкая установка, сильная и властная хозяйская рука. Эта мысль становится ею. Растет на осколках запорошенных пылью и песком чувств и ощущений. Паразитирует на обломках надежды.
Появляется тогда, когда становится всё равно.
Это ведь только сначала ты бьёшься, как пойманная птица в клетке, тщетно пытаясь победить и утвердиться, в кровь разбивая пальцы. А потом с каждым днем сил становится все меньше. Они уходят постепенно – по капельке, по кусочку, с каждым вздохом, с каждым криком, с каждым движением, с каждой секундой…
С каждым новым убитым тобой человеком.
И так каждый день. Панорама не меняется. Рутина.
Убить легко. Щелчок пальцами… и все. Был человек – не стало человека. И не оставил он после себя ничего, кроме всполоха обжигающего огня и кучки пепла, которую тут же смешал с песком и разметал гнилой и душный ишварский ветер. И никаких доказательств его существования. Был человек или не было его вовсе…
А если убить легко, то и умереть, наверное, не сложно? Вспыхнуть, как факелу, и тоже унестись в черный бархат неба…
Умирать не страшно»

Знаешь, мне интересно, как ты смог сохранить в этой войне улыбку, Хьюз. С моего лица она была стерта безвозвратно. Как ластиком с картинки. И как потом ни пытаешься нарисовать ее заново – словно рука на самом последнем штрихе дергается и срывается, в конец испортив почти готовый рисунок. И с каждым разом рисовать все труднее, потому что с каждым разом качество бумаги становится все хуже и хуже.
А ты… Ты нет. Ты не такой. С тебя улыбку не согнать. Мы с тобой всегда в контрасте, да? Ты, сияющий всеми своими зубами, и я, с суровой миной на лице.
Ты грустил не чаще, чем в Ишваре падал снег. А то, быть может, и реже. Тебя никогда не посещало состояние меланхолии – не в пример мне. Ты умел жить просто и радоваться простым вещам… Мне казалось, я тоже умел. Как выяснилось, нет.
«Рой… У тебя другой взгляд», - ты так просто сказал об этом в день, когда мы впервые за долгое время встретились в армейской гуще. Сказал с той самой простой и ясной улыбкой. Как будто ничего не случилось. Как будто не было у меня этого полубезумного взгляда убийцы.
Это у тебя его никогда не было. Я же не стал исключением посреди стаи армейских псов. Пожалуй, среди всех нас только ты был выше этого. Ты сумел остаться человеком.
И потому улыбался.

Маэс, ради чего ты жил тогда?
«Ради прекрасного будущего!» - всё с той же сияющей улыбкой и разве только не прыгающими в глазах сердечками ты ответил мне. «Грейсия! Она все это время ждала моего возвращения!». И ты был уверен, что она дождется. Ты не был по-военному подозрителен и мнителен, как я. Ты верил – может быть, слепо и так по-детски восторженно. И, что самое важное, доверял. Зато тебе было, чего ждать и ради чего выживать. Я не мог похвастаться тем же…
Завидовал. Втихаря. Тоже как-то по-детски.
«Ты будешь обнимать любимую женщину руками, испачканными в крови?» - одним пыльным утром я не выдержал. Сорвался.
«Здесь я понял одну вещь. Спокойно жить с любимой женщиной – счастье, доступное каждому. И я его достигну. Я выживу!» - с запалом крикнул ты в ответ. Ты был полон огня, я – холодного безразличия. Вода и пламя. Пламенный алхимик с сердцем изо льда.
Прости меня, Хьюз. Это всё зависть, которая точила и без того черствеющую от ежедневных убийств душу. И то, что я говорил, что мне не нужна любовь, и что моя единственная цель – стать фюрером – лишь отговорки, вуалью прикрывавшие боль. Любовь нужна каждому. Даже мне. Но мне, в отличие от тебя, обнимать руками, пусть и израненными, обгорелыми и замаранными кровью, было некого.

Маэс, зачем ты пытался вытащить меня из этого кошмара?
Я ведь был пропащим человеком с глазами убийцы. Может, и не совсем безнадежным – у меня ведь была и осталась цель…
Хотя, оправдывая себя, я ответил на свой вопрос. Ты говорил мне то же самое. А я продолжал смотреть в потолок палатки, не желая слушать.
Ты болел. Ты был заражен жизнью. И пытался заразить ею меня.
Сейчас я думаю, что еще чуть-чуть – и у тебя бы получилось.

Когда кончился этот чудовищный геноцид, называемый вкрадчивым словосочетанием «Ишварская война», я не знал, что делать. Жизнь, в которой смыслом было само по себе бессмысленное выживание, внезапно лишилась его.
Но у меня была цель. Нет, Цель. Нет…
Цель с большой буквы была у тебя, Маэс. Жизнь с любимой женщиной. Это действительно достойно. Ради этого не больно падать, не горько глотать песок и слезы, не страшно убивать. Это Цель. У меня же… Мелочное, тщеславное желание. Быть главным. Как будто это что-то изменит.
Но в то, что так и будет, верили тогда три человека. Верил ты. И потому пообещал быть мне опорой.
Калейдоскопом перед глазами проносились однообразные дни – какой-то чуть радостней, какой-то чуть грустней или темней – но в целом мозг перестал задумываться над каждым из них в отдельности, воспринимая лишь общую картинку. Я променял опасность, смерть и пустоту на уютное и защищенное пребывание в кабинете. И, пожалуй, не жалел об этом.
Твоя маленькая дочь росла на моих глазах. Верно, ты успел надоесть сообщениями о ней всей армии… Мне тоже. Прости. Это еще одно из проявлений зависти. Ты сковал своё простое, как серебряное колечко, счастье. Я – нет. Я замахнулся на кресло фюрера, и тихая семейная жизнь на пути к нему мне вряд ли светила. С куда большей радостью на нем меня ждала уже порядком запаздывающая смерть…
Но почему же тогда, черт возьми, она забрала тебя, а не меня?
Почему ты?..

Знаешь, Хьюз, на твоей могиле холодный камень. Целый день был на солнце и, пожалуй, должен бы нагреться, но отчего-то остался холодным.
Все верно. Холодный, потому что могильный.
Ты - еще одна потеря моей жизни. Потеря потерь. Настоящий, верный, и, пожалуй, единственный мой друг.
Как вышло, что там, где должен был оказаться я, раньше положенного тебе времени очутился ты?..
Я бы тоже хотел лежать на этом лугу, залитом кровавым светом уходящего солнца. Где-нибудь недалеко от тебя. Но пока все, что я могу сделать – помолчать, сглотнуть вставший в горле ком, надвинуть на глаза фуражку, чтобы не было видно предательских капель, и положить к твоей фотографии пару белых лилий. Меня останавливают две вещи: моя мелочная цель и вопрос, терзающий меня уже несколько лет.
Послушай, Маэс…
Ведь умирать не страшно?

Часть 2. Лиза
«Боль. Что такое боль?
Понятие растяжимое.
Последний писк мыши, пойманной соколом – это боль. Тихое шуршание золотого савана тополиной листвы, отзывающееся в мозгу горьким шепотом воспоминаний – это боль. Привычная шершавость шинели – это боль. Очередная жертва огня, вызванного мной, болью отзывается в душе. Новая роспись на новом листе бумаги, которой я подписал новую смерть – это боль.
Капли уже столь ненавистного виски, туманом клубящиеся на дне стакана – это тоже боль. Пожалуй, самая страшная, жестокая и ненавистная.
Гнев и смятение, бессилие, рвущееся из груди криком раненого вепря… Все это лишь первые аккорды симфонии. Уже потом приходит пустота и какое-то почти детское ощущение незащищенности. Уже потом приходит боль. Всепоглощающая и всеобъемлющая.
Позже – когда уверенность и надежда, эти великолепно дурманящие обезболивающие, перестают действовать»

-Вы начинаете припоминать?
-Разве я мог забыть…
Все, о чем ты спросила меня в нашу первую встречу. Я не мог забыть, Лиза. Иногда, когда, как мне казалось, я засыпал – а на деле лишь забывался в такой спасительной темноте – я видел прошлое. Знаешь, что? Можешь угадать?
Тёплый свет солнца, пробивающийся сквозь резные листочки дуба и освещающий крохотные пылинки, сдутые со старинных фолиантов. Новенькую синюю шинель, к которой я всё еще пытался привыкнуть. Бабочку, замершую на незажжённой свече. Солнечный зайчик на стене – скупое украшение скупо убранного кабинета.
Кашляющего кровью старика на моих руках. Полубезумные мольбы помощи.
Испуганного оленёнка в дверях кабинета - тебя. И твои глаза, в которых застыло молчаливое понимание происходящего, тихий ужас и боль. Килограммы, центнеры и тонны боли.
Все это – лишь обрывки. Я хорошо помнил нашу с тобой первую встречу. Когда-то. В прошлом месяце или, быть может, в прошлой жизни. Ведь только сначала мысли свежие, яркие, как юные летние бабочки. Уже потом они затираются, бледнеют и увядают. Умирают, заливаемые пролитой кровью, чувством вины, выпитым виски и дрожащим смехом, неспособным скрыть страдания.
И остаются только самые стойкие, черно-белые, порядком потрепанные, местами подожженные и намокшие от густой красной влаги воспоминания где-то в глубине разрушающегося сознания.

Лиза, расскажи мне, для чего ты пришла в армию. Я едва ли могу понять это…
Большие, на пол лица глаза оттенка чайной розы, взъерошенные, по-мальчишески коротко постриженные волосы, хрупкая фигурка… Девчонка с автоматом. Автомат с девчонкой. Он был едва ли не больше тебя и едва ли не тяжелей тоже. Не сочетается? Я знаю. Ты тоже знаешь.
-Зачем ты пришла в армию?
-Чтобы быть полезной, - упрямо и хмуро ответила ты.
-Армии?
О том, что ты пришла, чтобы помочь непосредственно мне, ты предпочла тогда умолчать.

Знаешь, Лиза, я никогда не говорил тебе, но в Ишваре ты была вторым моим островком надежды. Впрочем, ты, наверное, это и так знаешь. Не могло быть иначе.
Не знаю, был ли я таким островком для тебя. Но ночью мы часами сидели в твоей палатке. Молча. Ты говорила, что так тебе было легче. Мне тоже, знаешь. И я сидел и смотрел на твои дрожащие ресницы и посеребренные луной волосы, которые днем горели золотым огнем. Ночью они нравились мне больше – днем вокруг меня и так было слишком много огня…
И плевать было на глупые шепотки за спиной. Главное, что мы помогали друг другу. Выживали, как могли. Как умели. Выживали, убивая, ты знаешь. И Хьюз знает. И Кимбли знает. И Армстронг… Все знают.
Не знаю, Лиза, любил ли я тебя когда-нибудь. Моё сердце вряд ли способно на любовь. Оно вроде так же стучит, перекачивая кровь, как и у всех остальных людей – любящих и любимых. И вроде никаких отклонений – стучит все так же надежно. Но я не могу залезть себе внутрь, чтобы посмотреть, что с ним творится на самом деле. Я просто знаю, что оно черство. И вряд ли это можно исправить. Невозможно воскресить умершего. Невозможно залечить рану, несовместимую с жизнью. Невозможно помочь душе, которая сгнила. А я чувствую в себе этот гнилой запашок.
И все же…
Знаешь, что-то подпрыгивало внутри, когда то за столом, то после боя я - иногда нечаянно, иногда сознательно – касался твоих холодных пальцев. И это чувство осталось потом… Когда война кончилась. Когда я стал «полковником Мустангом», а ты – «старшим лейтенантом Хоукай». Когда я изменился… А твои пальцы остались такими же холодными.
Кажется, я всё же любил тебя. Любил родной, домашний запах твоих волос. Любил пронзительный взгляд твоих рубиновых глаз – к сожалению или счастью, потом он стал куда более холодным… Потом ты сама стала холоднее. Но я знал, что душа у тебя горячая, страстная. Живая…

Знаешь, Лиза, ты – мой ангел-хранитель. Не знаю, что такого хорошего я сделал в жизни, за что небеса могли бы послать мне тебя. Но им там виднее.
Именно тебе я обязан своими силами. Помнишь? Помнишь боль, которую заставила причинить тебе? Сознательный, но такой безумный мазохизм…
Я ни разу не видел, как ты плачешь, Лиза. В тот раз ты стояла спиной, и я не мог видеть твоего лица. Но я не слышал всхлипов, не видел дергающихся плеч… Ты выдержала пытку огнем стоически. И, кажется, от души наслаждалась ею.
В тот момент слабее оказался я. Не ты, а я потом заглушил ужас содеянного отвратным армейским алкоголем и в пьяном бреду жёг свои руки, пытаясь понять, каково было тебе…
И на вопрос Хьюза о том, что произошло, я смог выдавить лишь: «Я жег ее, Маэс».

Я навсегда в огромном долгу перед тобой, Лиза. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь оплатить его. Ни один человек не жертвовал ради меня стольким… Своим спокойствием, своей добротой, своей суровой, но вместе с тем нежной лаской.
Своей жизнью. Уже потом ты сказала, что пришла в армию ради меня. Потом. Когда одним странно темным вечером в душном пространстве моего кабинета мы остались вдвоем – я и ты.

Но одну вещь я не могу простить тебе. Знаешь, какую?
Ты не выполнила мой самый главный приказ. Нарушила волю начальника, которую поклялась исполнять…
Умерла. Оставила меня совсем одного. Как Хьюз. Сначала он, потом ты.
Я испытал странную бурю эмоций, когда узнал об этом… Наверное, такие чувства испытывает ребенок, потерявший мать. Мать, ангела, подругу и, наверное, любимую…
Единственное, что ты мне оставила – Черного Хаята, который никогда не поймет, почему его хозяйка больше не приходит к нему, надсадную рану в груди, на том самом месте, где у нормальных людей находится сердце, и пачку горелых воспоминаний глубоко в сознании.
Ах, нет. Еще фотографию на твоей могиле. К которой я сегодня пришел, чтобы еще раз надвинуть на глаза фуражку и убедить в себя в том, что это вечерний ветер режет глаза, а в носу шмыгает запущенный насморк.
Чтобы почувствовать боль…
Анестезия – твоя улыбка на фотографии.
Кажется, она меня убивает.

Часть 3. Рой
«В жизни должна быть горечь. Ведь так?
Не бывает так, чтобы все было очень хорошо. Так задумано природой. Такова сущность мироздания. В жизни должна быть горчинка. Укол иголки. Этот укол не дает забываться, учит по-настоящему ценить то, чем обладаешь.
Какой укол? Боль от потери дорогого, близкого человека. От потери чего-то важного. В любом случае – боль. В любом случае – от потери. Мы не начинаем ценить, пока не лишаемся чего-то. Избитая, изломанная, исковерканная истина…
Маэс, Лиза, неужели я действительно не ценил вас при жизни?..»

Действительно не ценил.
И потому остался в одиночестве. Давящем, оглушительном. Один на один с миром, с фюрером, с врагами… Один на один с собой.
Больше никуда не деться и никуда не сбежать. Да и нет нужды. Пустота найдет везде – и за столом, заваленным едва ли кому-то нужными бумагами, и в холодной постели, залитой лунным светом.
У меня никогда не было смелости принести в жертву себя. И никогда не было смелости признаться в этом. Постоянные отговорки – что я нужен армии, что я нужен миру, что моя алхимия способна принести пользу, а не только разрушение. А небо, видя мою нерешительность, по очереди отнимало у меня самое дорогое, чем я обладал.
А трусом я как был, так и остался.

Сначала был Учитель.
Это должно было научить меня чему-то. Тому, что люди не вечны. Привести к мысли о том, что смерть рано или поздно приходит за каждым… Я узнал это чуть позже, когда столкнулся со смертью лицом к лицу – так, что смог почувствовать ее зловонное дыхание, пахнущее разложением, кровью и сталью.
Он завещал мне не быть армейским псом. Я не послушал, потому что верил, что именно в армии я нужнее всего. И тогда он ушел.
Я получил первое предупреждение, но не внял ему. Глупец…

Потом жизнь забрала у меня Хьюза. И камнем преткновения снова стала армия.
В Ишваре армейцы восхищались мной, Пламенным алхимиком. Называли героем. Хотели быть похожими – и это тешило мое самолюбие. Но у них были не те идеалы, теперь я понимаю это. Хьюз - в отличие от меня, он был настоящим героем. И умер тоже, как герой.
Оставил жену и дочь. Тоже двух героинь, под стать ему. Которые не сдались и не опустили руки.
Я захожу к ним так редко не потому, что забыл. А потому, что боюсь не сдержать слез. Ведь я куда слабей, чем они.
Жизнь лишила меня лучшего друга. Это было второе предупреждение, но я снова проигнорировал его.

Третьей была Лиза. Последняя моя ценность, которую я не жалел и не щадил, а эксплуатировал как мог.
Мне казалось, что она какая-то вечная. Стальная. Неубиваемая. Что скорее перевернется мир, чем ее не станет... Но никакая сталь не может противостоять смерти. И потому одним серым днем жизнь показала мне, как я ошибался.
Она заставила меня терпеть боль, и я терпел. Терпел так долго, что в один момент, уже теряя связь с внешним миром, осознал, что она исчезла. Ушла во мрак, словно кошмарный сон… Потом я понял, что это не освобождение и не отсрочка. Я просто привык к ней настолько, что уже перестал ее чувствовать. И самое страшное заключалось не в потере чувствительности. Самое страшное, что эта очередная потеря означает гибель души.
Вместе с Лизой умер последний кусочек моей души. Теперь мне осталась только гниющая пустота, чувство кошмарного одиночества и желание умереть тоже.
Говорят, первыми Бог забирает к себе самых лучших людей. Маэс, Лиза… Вы оказались лучшими, раз покинули этот затхлый мирок так рано. А я…
Наверное, меня с моими грехами смерть ждет еще нескоро. И хоть я и похоронил глубоко в себе свою тщеславную цель, ради исполнения которой, возможно, вы и погибли, хоть я и призываю ее, я знаю, что она дождется меня нескоро. Я бы наложил на себя руки, но и на это моей тщедушной смелости не хватает. А жизнь не отпустит меня так легко. Она преподала мне еще не все уроки.
Но настанет день, когда в Аместрисе станет на одного пса меньше, и я теперь с нетерпением жду этого дня.
Собаке – собачья смерть.